Песнь XII Вергилий посвящает кульминационному эпизоду «Энеиды» – единоборству Энея и Турна. Турн принял предложение Энея решить исход борьбы поединком. Было договорено, что если в нём победит Турн, то троянцы поселятся в области Эвандра и больше никогда не будут претендовать на земли латинов. Если же верх возьмёт Эней, то Лавиния выйдет за него замуж, а троянцы с латинами образуют одно общее государство. Его царём останется старый Латин, но женившийся на его дочери Эней станет престолонаследником.

По поискам богини Юноны враги Энея нарушили этот договор и внезапно напали на троянцев. Во время этого неожиданного нападения сам Эней был тяжело ранен стрелой, но мать героя, богиня Венера, чудесным образом исцелила его. После долгих и тщетый поисков Турна на поле боя Эней направил свои войска к вражескому городу Лавренту, собираясь разрушить его до основания в отместку за нарушение врагами договора. Среди жителей Лаврента началась страшная паника. Царица Амата, считая себя виновницей несчастной войны и думая, что её племянник Турн погиб, повесилась на собственной пурпурной мантии. Турн поспешил на выручку Лаврента, и теперь уже ничто не могло предотвратить его единоборство с Энеем.

Вергилий даёт в «Энеиде» долгое, подробное и величавое описание этого поединка. Метнув друг в друга копья, Эней и Турн стали биться мечами. Меч Турна разлетелся от удара по чудесной броне, выкованной для Энея Вулканом, а копьё Энея, так глубоко вошло в маслину, что сам герой не мог вытащить его оттуда, пока ему вновь не помогла его мать, Венера. Турн хотел метнуть в Энея тяжёлый камень, но не осилил поднять его. Эней же новым броском копья пробил щит и панцырь Турна и тяжело ранил его в бедро. Упав на колени, Турн просил пощады. Эней уже хотел дать ему её, но в последний момент взгляд его упал плечо Турна, где висела перевязь убитого Палланта. Загоревшись гневом от воспоминания о смерти друга, Эней вонзил меч в грудь противника.

Видит тут Турн: изнемог уж враждебным, надломлен воинственным Марсом,
Дух латинян, и ведь все ожидают, что обещанье не фарсом,
Выполнит он, на него все глядят, глядят с укоризной в глазах.
Пуще и гордость и гнев разгорелись, в душе, в непреклонной в словах:
5 Будто бы лев на ливийских полях, если вдруг ранен он ловчим,
Грозно готовится в бой, и на шее, под гривой мохнатою мощной,
Мышцы играют, и рык излетает, из пасти кровавой, клыкастой,
И беспрестанно зверь дротик ломает, вонзённый и очень опасный.
Так же неистовый Турн накалялся, безудержной злобой на всех,
10 В бурном волненьи к царю обращался, желаемый выдав успех:
«Дело уже не за Турном теперь, теперь и у тевкров трусливых,
Повода нет отменять иль оттягивать, планов своих боязливых.
То, что решили, теперь не отменят, нет для того им резона!
С ним я сражусь. Приготовьте обряд, и договор без урона.
15 По случаю честный лишь и заключайте, по мне, так хоть и навсегда,
Либо своею рукой азиатского сплавлю в Тартар беглеца,
Сам я пошлю – пусть все праздно сидят, пусть смотрят, и за́поминают!
Как опровергну мечом я упрёки, которые мне все бросают.
Пусть смотрят лавренцы, из них каждый это, лучше всех прочих умеет,
20 Иль пусть Эней побеждённой страной, как и невестой владеет».
Турну Латин отвечал с преисполненным, кротости сердцем своим:
«Воин великий душою! Насколько ты… всех превосходишь одним,
Доблестью дерзкой, настолько и мне, сейчас подобает обдумать,
И, все случайности взвесить с опаской, да глупостей, чтоб не надумать.
25 Есть у тебя города, что ты сам, себе покорил и владенья,
Давна-отца, да и прежние что-то, дали тебе поколенья.
Да и у щедрого хватит Латина, какой-никакой всё ж казны,
Есть и в Латинской земле, и в Лавренте, невесты из первой красы.
Не из бесславных родов. И дозволь, мне́ это высказать прямо,
30 То, о чём мне говорить нелегко, запомни навеки, упрямый:
Дочь отдавать, никому я из тех, кто сватался прежде – не смел!
Так боги и люди мне все предвещали – я права на то не имел!
Но побеждён был любовью Аматы, к тебе, и слезами её,
Я разорвал тем священные узы, помня про наше родство:
35 Я отнял у зятя жену, нечестивое поднял оружие, ты…
Видишь, какое с тех пор гнетёт горе, где выход из этой беды?
А войны какие: ведь ты больше всех, тягот военных выносишь.
Враг – ты забыл? Нас уж дважды разбил: куда эти факты заносишь?
Теперь латинян всех, надежда на стены, только на стены теперь,
40 Только вот ныне уже пред своими, заперли уже было дверь!
В Тибре доныне горяча вода… о́т нашей крови… поля,
Уже побелели от наших костей – убийству не видно конца.
Сколько же раз мне решенье менять? Безумием дух мой мути́ть,
Если союз после гибели Турна, я с ними готов заключить,
45 То почему мне войну не прервать, пока этот Турн ещё жив?
Что италийцы мне скажут, коль мог, но смерть его не упредив?
О, да не сбыться моим бы словам, я обреку жениха,
Что дочь мою сватал, родителей вспомни, вспомни отца-старика.
Сжалься над старым, который грустит, о сыне, в далёкой Ардее».
50 Латин не смирил всё ж неистовство Турна, наоборот: стал ярее.
Больше его распалил, усугубив, недуг врачеваньем напрасным.
Турн же, едва только слово смог вставить, ответ посчитал свой прекрасным:
«Если заботы тебя обо мне, мучат, отец, – все оставь!
Мне выбирать между жизнью и славой, мне правом моим в том потрафь.
55 Копья метать, я ведь тоже умею, и крепко держать могу меч.
Железом до крови я ранить умею, себя тем сумею сберечь.
Если ж богиня-мать будет далёко, от сына, и тучею женской,
Не скроет его, не подменит бесплотной, тенью, какой-то тирренской».
Тут зарыдала, исхода страшась, битвы, Амата царица,
60 Пылкого зятя обнять ей осталось… (обречённая смерти), взмолиться:
«Турн, если сердцем Амату ты чтишь, коль тронуть могу я слезами,
Ты ведь один мне покой и надежда, кто другой будет так с нами?
Старости жалкой моей ты опора, тобою крепки лишь, Латина,
Власть как и честь, и в крушенье наш дом, один подпираешь, родимый.
65 Молю об одном, не вступай в поединок, с троянцем, он может убьёт!
Та же из участей, что ждёт тебя, – меня же в итоге, та ждёт.
Покину с тобой этот мир ненавистный, чтоб пленницей мне не увидеть,
Зятем Энея!» Лавиния в плач, залила́сь, не желая то видеть.
Слёзы лицо запылавшее вмиг, орошают, и пламя вдруг рдеет,
70 На влажных щеках, разгораясь румянцем, от белого сразу алеет.
Словно слоновая кость погружённая, в пурпур, – такой цветом станет,
Как венчики роз, что средь бледных из лилий, кроной над ними восстанет.
Так у царевны в лице с белизной, боролся упрямый румянец,
Турн неотрывно глядит на неё, гонимый любовью упрямец.
75 Рвётся в сраженье сильней; и Амате, кратко на всё отвечает:
«Мать, уж слезами меня, – ведь сулят, недоброе, – люд утверждает:
Не провожайте молю, на суровую, Марсову битву – с тем всё!
Турн ни отсрочить кончину не волен, как и приблизить её!
Весть, ты Идмо́н, от меня повелителю, тевкров, но сам, передай,
80 Хоть и придётся ему не по сердцу: слушай и за́поминай!
Как чуть лишь, на небо взлетит в колеснице, в багряной, Аврора краса,
Тевкров на рутулов, пусть не ведёт: пусть отдыхает пока, –
Тевкров и рутулов меч: мы своею, кровью положим конец,
Битвам кровавым… в бою пусть невесту добудет себе, молодец!»
85 Так он сказал, и, к себе удалившись, на скорую ногу велел,
Тотчас коней привести: любовался; долго на них он смотрел.
Их подарила Пилу́мну Ори́фия, времени уж… за годами:
Спорили с ветром они быстротой, а белизной – со снегами.
Вкруг обступив скакунов, по груди, лихие возницы, скребут,
90 Ласково хлопают их, чешут гривы, и их в косички плетут.
Турн надевает на плечи меж тем, чешуйчатый панцирь-подарок
(Золотом панцирь сверкал и горел светлою бронзой, был ярок),
Меч он берёт и свой щит поднимает, рогатый свой шлем красногривый,
(Бог огнемощный сковал этот меч, родителю Давну – счастливый.
95 В Стикса он волны клинок погрузив, его, добела раскалённый);
После же с силой схватил и потряс, пикою, что прислонённой,
К чертога столпу, посредине стояла, пока для хвальбы и забавой
(Пику он эту добыл у аврунка, А́ктора, в битве кровавой).
Громко вскричал ей рутул: «Ты всегда, пока безотказно внимала,
100 Пика, мольбам моим! Близится срок! Помоги ж… как всегда помогала,