Развешали нам тут, о гневе Ахилла
Какого его гнев рожна,
Страданий без счёта принёс на ахейцев,
Да по-беспощадней врага!
5 Послал он немало разбойных душ к предкам,
Любителей взять что-то силой,
Всё право которых в мече остром с воплем:
Мы правы тем что победили!
Там трупы лежали на корм хищным птицам,
10 Друзьям человека, собакам.
Их сжечь, надо б дров, а вот их-то нехватка, –
Никто из них не был оплакан.
Псы их поедали в присутствии греков,
В их лагере у их шатров,
15 То их не коробило, нерв их был крепок,
В те годы их нрав был суров.
Всё что там творилось, всё в воле Олимпа,
И если какой гуманист,
Скулёж свой издал бы, вопя: Ой рятуйте!
20 Его путь там стал бы тернист.
В тот день Ахиллес, тараканом стал в позу,
От встал, да пред Агамемноном,
В те дни эта дерзость, считалась лишь злостной,
С того и каралась законом.
25 Сегодня бы мы их считали жлобами,
Бандюгами, и паханами,
Грабёж – ремесло их, всем людям труда,
Они были только врагами.
Но мор не Ахилл учинил в этом разе,
30 Не он тех данайцев тогда замочил,
То Феб-Аполлон сребролукий сын Зевса,
Ахейцам тогда за жреца отомстил.
Пришёл ведь старик по-хорошему сладить,
И Феба повязку как знак божий нёс,
35 И выкуп немалый с собой притаранил,
Чтоб вызволить дочь, да попал под разнос.
Все с кем говорил, все не против обмена,
Но Агамемнон, нос задрал, мол то я,
Буду решать, кому здесь коноводить.
40 Проваливай старый, отсель навсегда!
Не мылься хрыч старый тебе здесь не бриться.
Вали и скорей, если хочеться жить,
Чтоб больше тебя никогда я не видел,
Иначе тебе головы не сносить.
45 Ни жезл ни повязка тебе не помогут,
И боги твои все не в помощь тебе,
Давай, убирайся трухлявый немедля,
Не то вон, получишь мечом по башке!
Состарится дочь твоя рядом со мною,
50 Наложницей будет, забавой моей,
Моею утехой, игрушкой моею,
Уйди от греха, не то в злобе моей,
Возьму вон оглоблю по кумполу врежу,
Вобью в плечи чайник твой, то-то тебе,
Будет на пользу, плешивый, трухлявый,
Исчезни с глаз хрыч, надоел уже мне.»
Старик испугался, бандюга пред ним ведь,
Махнёт лишь мечом и калган отлетит,
А хоть и оглоблей по черепу вмажет,
И рыбам на корм в море сбросить велит.
Хоть царь, а мудак он всё же первостатейный,
Таких же вот сволочей, рота при нём,
Скукожился старый несчастный жрец Феба:
Кто помощь сегодня мне в горе моём?
Ушёл старичок вдоль по берегу моря,
Лил слёзы, царя, всеми матами крыл:
Царского сана ты пидор вонючий,
Сукой рождённый и пёс ей был мил.
Взывая в слезах к Аполлону, молился:
«Услышь меня боже, я верный твой сын
Уверен, ты видел, – средь многих достойных,
Здесь всё же нашёлся паскудник один-
Коль слышишь бессмертный исполни желанье,
Своею рукою их всех завали,
Найдёшь каким средством, найдёшь в арсенале,
«Катюшей» их всех не щадя истреби.
Внимательно слушал с Олимпа бессмертный,
Внимая молящему стону
И в не́годование просьбой пришёл,
Вприпрыжку бегом к мегафону.
Хотел наорать на придурка Атрида,
Проклясть того Агамемнона,
Да вот не нашёл в заполошном порыве,
Не смог он найти мегафона.
А тут на стене лук и стрелы в колчане, –
Ах чтоб же ж твою в перемать!
А ну вертопрах, погоди же сквернавец,
Я вспомню как надо стрелять!
Сейчас полетят мои меткие стрелы,
Везде вас найдут, поганцов,
За слёзы, за горе и за униженье,
Я вас обращу в мертвецов.
Пошёл Сребролукий в ближайший из тиров,
Винтовку воздушную взял,
Мишени что были уже кем-то биты.
В лохмотья за час расстрелял.
От этого действа попадали греки,
Хваталися за животы,
За головы будто все были с похмелья,
Все громко просили воды,
Сушняк всех давил, иссыхали в фанеру,
Как мух добивал дихлофос,
Ахилл спохватился отправил депешу,
В вертеп под названием ВОЗ.
Но долго «корябал» он всё же «телегу»
За дни те в стерво обратилось,
Воинов смелых, в сраженьях опасных,
Числом что и Кобе не снилось.
От выстрелов в тире подохли и мулы,
Собаки все сдохли без стонов,
Костров погребальных пылало повсюду,
За день по числу легионов.
Ахилл не ширмач, он хоть ярый мокрушник.
Но время, дебил, упустил,
Дней десять, не меньше, скорее всё ж больше,
Полвойска тот мыт и скосил.
Потом ещё ждали ответы из ВОЗа,
А там лаборант вышла замуж,
Как раз когда взялись ответить Ахиллу,
Ей замуж, да за… панчен-ламу.
Ахилл лоботряс, тугодум несусветный,
Не сам догадался ахейцев созвать,
На фоне тех трупов занятся проблемой,
То Гера решилась ему подсказать.
Скорбила она, аферистка, куда там,
Дурак ей поверит, иль щирый дебил, –
«Рятуйтя ахейцы, глядите-смотрите,
Ах горюшко-горе кто ж столько убил?»
Курва коварная, мстительна, злюща,
Если кого невзлюбила – хана!
А тут сократили числом лишь ахейцев,
«Кто ж будет троянцев мочить, за меня?!»
Нужны ей ахейцы чтоб Трою разрушить, –
Мешала она Карфагену!
Чтоб нарко-траншы на Запад продвинуть,
С тем в рынки внести перемену.
Собрался народ, на собранье сбежался,
Как ВОЗ отписался в шпаргалке,
«Коль трупы склевали вороны, беда вам,
Но лучше б, склевали чтоб галки!»
Ахилл от себя взялся слово сказати,
Хотя не мастак «речь толкать»,
– «Атрид, ты слыхал, нам придётся убраться,
Нам шмотки придётся собрать.
А что нам тут делать нас мор истребляет,
Мы гибнем тут не от меча,
Моих от поноса тут сдохло на четверть,
А ты всё живой. На фига?
Тебя что ли ящур не трогает, вепрь.
Жреца бы спросить: Почему?
Все дохнут как мухи, а ты как волнушка,
В червях, а вот сбить лишь пинку.
Пусть скажут пророки, с чего Сребролукий
Рассержен и гневом пылает,
Что требует он, от кого, и конкретно,
И что от него вымогает?»
Поднялся один аферист из пророков,
Большой балабол и трепло,
Возможность ему спекульнуть на несчастье,
Во благо, но лишь своего.
Он втюхивал всем, мол ему дал владыка,
Ему, лично Феб-Аполлон,
Гадания силу, предвиденья ясность
Сам дал… чтоб народ спасал он.
С тем ведал трепач о всём том, что уж было,
И всё то что будет, потом,
Чтоб знать-то… следил за полётом пернатых,
Когда те летали пешком.
На деле же был флотоводцем прекрасным,
Суда лучше всех приводил,
Туда куда надо, гаданьями всё же
Как лохов, народ разводил.
И вот прорицатель Калхас в полный рост свой,
Поднялся, шагнул к Ахиллесу,
Кто ж знал что они до того сговорились,
Чтоб в деле своём взять привесу.
– «Ахилл полководец – Кронида любимец,
Я всё объсню как желаешь
В чём гнев Аполлона, бога-владыки,
Сейчас от меня ты узнаешь.
Но в этом вопросе, пойми меня воин,
Большая во всём закавыка,
Гнев беспредельный и даже смертельный,
Нашлёт на меня наш владыка.
Меня защитишь ты рукою и словом,
Тогда когда я пожелаю,
Царя мне разгневать придётся и сильно,
В немилость к нему я впадаю.
Ахейцы ему все послушны покорно,
Арго́сом он много лет правит,
Для низшего царь, если злобу возбудит,
Ужасен, он властью задавит.
Он вспыхнувший гнев, лишь на время смиряет,
И это всегда до поры,
Таит в своём сердце он, злобу на мщенье,
Уж сколь не снесло головы.
Скажи мне Ахилл, дай ответ быстроногий:
Защита ль ты мне от него?»
Калхасу, Ахилл заявил отвечая:
«Вот меч мой, и слово моё!
Открой нам веление бога, ведь люди,
Ни сном и ни духом не знают,
Клянусь тебе Фебом, Зеве́са, любимцем,
Его слышать все тут желают.
Когда уповаешь в молитвах на Феба,
Он через тебя говорит,
Пока я живу, и пред всеми судами,
Мой меч за тебя постоит.
Никто на тебя, своих рук не поднимет,
Хоть будь это Агамемнон,
Не важно что он над Арго́сом владыка,
И прочими правит пусть он.
Пусть властью гордиться над войском ахейским,
Мы знаем, как он на трон сел».
От слов тех Калхас, безупречный гадатель,
Всем сердцем своим осмелел:
– «Короче, мудак этот, всем нам известный
Без памяти любит понты,
Нашёл, перед кем фраернуться, мудило –
Вот и попутал рамсы!
Хозяин прислугу свою защищает
И жрец под защитою Феба,
Жизнями платят ахейцы за гонор,
За спесь мудака гнев нам с неба.
С выкупом шёл ведь к нам жрец Аполлона
Свою шёл к нам дочь выкупать,
Ну как же царю, да блядь не выебнуться,
И Феба жреца не прогнать.
Вот и хлебаем теперь божью милость,
Пока жрецу дочь его… мы не вернём,
И всё за надменность царь-раздолбая,
А в скором, нас Феб всех, зароет живьём.
Вернуть надо дочь старику, скорым шагом
И Фебу затем сразу жертву воздать
Не то за царя выпендрёж все заплатим,
Нам жизни свои здесь придётся отдать.»
Все слушали, слышали божий к ним голос
Устами Калхаса им злой приговор.
Синюшные трупы собой говорили,
Что речь балабола не глупость иль вздор.
Но гневом пылающий всех покоритель,
Известный любитель прибрать не своё,
Зловеще взглянул на Калхаса правитель:
– «Брехун, злопыхатель, наврал снова всё!
Ты бед предвещатель, хорошего слова
За жизнь мою ты мне ещё не сказал,
Всем беды пророчишь, а мне больше всех ведь,
Не помню чтоб я тебя чем обижал.
Сейчас объявляешь свой бред речью бога,
Он «болт» свой, как есть, на тебя положил!
Я старческой просьбе не внял! Что ты мелешь?
Я дочь его сам ведь, ему предложил!
А он упирался, её навязал мне,
Он этим хотел ведь меня подкупить,
Что я чем нарушил, мы все для чего здесь,
Старик был напорист, как мне поступить?
А дева красава, старик не ошибся,
Она мне по нраву, тем смена жене,
С того я и выкуп не взял, ну а как же,
Я ведь справедлив, что и нравится мне.
И станом, лицом, и делами, что лебедь,
Но с вами согласен, её возвращу,
Убыток покрою, у вас, у кого-то,
Я мне подходящее сам заберу.
Вы этим обязаны мне, я же царь ваш,
Зачем бы сюда я вас всех приводил,
Не гибель желая вам, только успехов,
Чтоб каждый из вас мне хоть что-то добыл.
Ведь каждый из вас вечно думою занят
И каждый из вас в думах лишь о себе.
А я хлопочу день и ночь о народе.
Пора бы подумать вам и обо мне!
Готов дорогим поступиться в надежде,
Что будет оценено каждым из вас.
И верю уступите с радостью то всё
На что положу мой ответственный глаз!
Готовьте награду, за мой бескорыстный,
И нужный народу ответственный шаг,
Нельзя без награды средь вас оставаться,
Я царь, а не просто какой-то ваш враг!»
Лохи локаторы чинно развесив,
В согласии даже кивают ему,
Только Ахилл руки в боки и рявкнул:
– Я тебе бебики щас потушу!
Ты фраеров безответных нашёл здесь,
Лохов накнокал, несёшь нам пургу!
Только не все здесь с тобою согласны,
Ты же как царь не бываешь в бою.
.
.
.
.
Мазу ты держишь, так с тем мы согласны
Только общак мы пока не ведём,
И не сбивай с панталыку всю кодлу
Мы не бажбаны своё лишь берём.
Мы здесь корысти твоей только ради,
Ради понтов Менелая мы здесь,
Этот гашишник всегда гонит беса,
И лишь ради вас, мы твою терпим спесь.
Пёсья ты морда, ты всех презираешь,
И мне вот грозишь как и кодле любой
Не лезь на рога, а то в тыкву получишь,
Плети кружева, только хмырь, не со мной.
Что ты из боя приносишь дуванить,
Когда ты от боя всегда вдалеке?
Когда мы гастролим мы жизнью рискуем,
Как сложим добычу тут ты нелегке.
Я никогда не имею награды
Равной с твоею, – беру что дают.
Хотя за моим и мечом и копьём ведь,
Люди на штурм и на приступ идут.
Дар богатейший тебе как владыке,
Незаменимый ты наш “майонез”.»
Агамемнон оборвал Ахиллеса.
И в перебранку с азартом полез.
– «Ты в бабушки платье оделся чтоб только,
С нами в поход в этот раз не ходить,
Свалить вижу хочешь, и кто тебя держит,
Рви резво когти, тебя ли учить!
Ты всех ненавистней мне между царями,
И не было дня чтоб я верил тебе,
Только раздоры ты сеешь по войску,
Послать бы тебя… да вот жезл при мне.
В сраженья ты рвёшься с одной только целью,
Тебя всегда манит лишь крови струя,
Ты души людей исторгаешь с восторгом,
Хотя не всегда в том бывает нужда.
Я отошлю Хрису дочь его, что же,
Но у тебя Брисеиду возьму,
Сам ты отдашь её, сам, со слезами,
Я носорогов надежных пришлю.
Каждый чтоб видел и каждый усвоил,
Насколь ты ничтожен, без клича на бой.
Вне боя ты просто лопух несусветный
Во всём размазня, да с гнильцою герой.»
Сердце в груди заходилось в сомненьи,
То ли Атрида убить и свалить?
Думал Ахил, тут явилась Афина.
А ей-то кого тут за шворень хватить…?
Он уж из ножен и меч потянул было,
Кто там не знал что он был за мясник
Одним лишь прыжком одолеет три сажени,
И прощевай, всем несносный Атрид.
Тут-то Афина к нему прикоснулась,
К рыжим его волосам завитку,
Он обернулся, и вот она шмара,
Но… правда видима только ему.
– «Дочь Эгиоха! С Олимпа, к нам в кодлу,
Но ты ж не лоретка, чего ты к самцам?»
– «Волею Геры я здесь, ливер тухлый,
Чтоб не звенеть здесь напрасно рогам!
Кипишь заканчивай, и успокойся,
Да не касайся рукою пера,
Мели помелом, как ты мазу Калхасу,
Нарисовал, хлеборезку храня.
И пусть каким ни́ был бы, всюду известный,
Агамемнон для вас вечным шнырём,
Он вертухай наш, нам, чтоб вами править,
Нужен и он, и бульдоги при нём.
А за бакшиш восьмерить не пытайся,
Будет тебе больше чем заберут,
Того что желаешь, и сколько захочешь,
В бычарню твою сами и принесут.
И прекращай милый боталом шлёпать,
Ты всем предстал деревенским звонком,
Глохни засранец, и впредь не пытайся,
Атриду грозить своим медным пером.»
Сник Ахиллесс, перед ним не юнчиха,
Тритогенея с оружием вмиг,
Мало того что сильна и опасна,
Но и решительно прёт напрямик.
– «Вашего с Герою слова, богиня,
Слушаться должен и буду я впредь,
Так оно лучше, быть вам мне послушным.
Выгодно мне, чтобы не побледнеть.
Так оно лучше, решенью внимаю
Как бы гнев духом моим не владел,
Боги послушным всегда помогают,
Я отступлюсь пока не пролетел.»
С тем на Олимп она, в дом Эгиоха,
В собранье бессмертных, вернулась назад,
К прочим бессмертным, к своим братьям-сёстрам,
Где её любят, где каждый ей рад.
На рукоятке тяжёлую руку стиснул с досадой
Бесстрашный бандит,
И покоряясь он меч свой огромный,
В ножны убрал, как Паллада велит.
Ну а уж коль разрешила без меры,
Без берегов, потрепать помело,
– «Пьяница жалкий, с глазами собаки
Ты поганец мне ответишь за всё,
Из подлецов средь народа ты первый,
Но среди первых ты в бой не идёшь.
Ты и в засаде сидеть не решишься,
Ты сердцем олень, и в речах только врёшь, –
Такую бодягу развел Ахиллес там,
Но слов его, смысл, был очень глубок, –
Скес ты позорный линяешь средь первых,
Как от ежа удирает хорёк!
По стану ахейцев гулять, ты отважен,
Тут тебе равного не отыскать.
Только когда к мечам тянутся руки,
Ты исчезаешь, тебя не сыскать.
Ты – царь презренных, и царь пожиратель!
Дербанщик позорный, дербанишь своих!
В другом бы раскладе вот здесь и сегодня,
Твоим бы понтам был последний их миг.
Клятвой, мой жезл итог этой стрелки,
И, этот спор увенчается днём,
Итогом боёв, пожелают ахейцы,
Видеть меня всей Ахеи царём!
Когда под ударами Гектора в битвах,
Толпами будет братва погибать,
Ты будешь думать куда бы рвать когти,
Ты помощь не сможешь бойцам оказать.
Ты будешь каяться в скорби напрасной,
Сам ты найдёшь, чем себя упрекать,
Вспомнишь ахейца, храбрейшего в битвах,
И наглость, с какой его смел оскорблять.
Я-то свой в доску, а ты прихлебатель,
Когда ты пред войском в сраженье ходил?
Ты лишь посылаешь, и ждёшь донесений,
С тем ты свой век здесь считай откоптил».
Сидя напротив Атрид возмущался,
Ёрзал, да всё головою вертел,
Тут сладкоречивый вдруг Нестор поднялся,
Желая прервать паханов беспредел.
Он мастер вселенский, ломало полощет,
Слова выдаёт, что тот новый дисплей
Да слаще ведь мёда, умеет литерить,
С ломалом всё ясно – язык без костей.
Уж два поколения сгинуло в Лету,
А этот хрыч здесь и рамсить молодец,
И с ним всё пучком, и ведь так кубатурит,
Что ныне от веку всему в образец.
Все с кем он родился и с коими вырос,
В богами хранимом Пило́се, давно,
Сгинули к чёрту и всеми забыты,
Ушли незаметно покинув своё.
Умерли-вымерли силой природы,
Им больше не нужен их хлеба ломоть.
Чувством добрейшим, исполненый Нестор,
Начал братве ахинею пороть.
«Горе и скорбь на нас, в земли ахейские,
Этот разлад между вами родил.
Как ликовал бы Приам видя это,
Как бы он нас всех за это хвалил!
Дети и внуки, и двор его, – все!
Пели бы нам дифирамбы
Подвиги наши воспели б везде,
Если придёт нам здесь амба.
Знали б троянцы какую пургу вы,
Несёте здесь оба, и из-за чего?
Вы, меж данайцев в собраниях первые…
В битвах не прячетесь ни за кого.
Жмудики, не отвергайте совет мой… вояки,
Вы все засранцы в сравненьи со мной,
Знал я мужей, и сильней и храбрее…
Крепок в сраженьях был мощный их строй…
С ними я дело имел, и знавался,
И ведь они не гнушались меня,
Нет, им подобных кирюх я не видел,
И не увижу, уже никогда.
Слушали речи мои и отмазки,
Как я искусно им плёл бахрому,
Они принимали и вы так примите,
Я очень щедр на смачну лапшу.
Ты Атреид… хоть и властью по-круче,
Ахилла… шмарухи-таки не лишай,
Она ж не шалава залётная, знаешь,
Награда ж его, ты ж закон соблюдай.
Ты ж Пелеид, хоть из самых фартовых.,
Оставь пререкания с главным вором,
Чести подобной, какой он достоин –
Ищи, не отыщешь в Ахее с огнём.
Вор-венценосец, которого Зевс…
Возвеличивал славой над нами,
Пусть ты силён и богиней рождён…
Но мы ведь сильны паханами!
Атрид чистодел, так что с этим смирися:
Подвластно ему много больше людей,
Но ты, Атреид, придержи всё ж свой гонор,
Смири помело и всё ж будь поскромней.
Свои на Ахилла нападки сдержи-ка,
Он знатный всё ж туз и силён он рукой
Сильнейший пример он, хоть ты повелитель,
Но он уж присутствуя, правит войной!»
Агамемнон повелитель Ахеи,
Нестору как в благодарность сказал:
«Ты справедливо подметил мудрейший,
Только не я тут скандал затевал.
Вот, чувашлёп ненасытный, желает
Себя вознести… нам его лицезреть!
Хочет начальствовать над всей братвою,
Править лукавя, а нам чтоб терпеть.»
Речь перебив его… чуть успокоясь,
Твёрдо Ахилл ему тут отвечал:
«Трусом ничтожным, меня справедливо бы,
Все называли, каб я промолчал,
Если б во всём, что ни скажешь ты походя,
Я бы безмолвно терпел порожняк,
Что ты тут гонишь на нас, да мы видим,
Как ты легко забурился в косяк.
Этого требуй себе от другого,
Мне же не вздумай хоть в чём указать,
Я подчиняться тебе не желаю,
И не пытайся мне в чём приказать.
Слово иное скажу, и обдумай,
Но хорошенько, тебе ведь решать,
В бой из-за цыпочки, я не намерен…
Нет… и не буду руками махать.
Против тебя иль кого-то другого,
Все взяли что дали, тому так и быть,
Но ничего из другого такого,
Трогать не вздумай и можешь забыть.
Воли моей супротив что захватишь –
С места не сможешь на шаг унести!
Если же хочешь, попробуй, дерзни-ка,
Пусть это видят все люди твои.
Чёрная кровь из тебя заструится,
Вдоль истекая по древку копья».
Так меж собою словами сражаясь,
Они разошлись, как два старых врага.
С места поднялись, собранье ахейцев,
Они распустили к своим всем судам,
В ставку свою, к кораблям равнобоким,
Шёл и Ахилл, как навстречу ветрам.
Агамемнон обещание держит,
На воду лёгкое судно спустил,
Из всех быстроходных какое нашлось,
И для гекатомбы он скот погрузил.
Чтоб Хрисеиду с хорошим подарком,
По договору отцу возвратить,
Старшим поручено быть Одиссею,
С командой надёжной немедля отплыть.
В стане трудились дружины Ахеи,
А Агамемнон же всё злобу тая,
Думал над тем чем Ахиллу грозил он,
Вопрос-то с Ахиллом решать уж пора,
Он двух шмырей что стояли у входа.
Срочно послал по задумке своей,
Отправил к Ахиллу, забрать Брисеиду,
Чтоб дать продолженье истории всей.
Были проворны его порученцы,
Были немало в походах при нём:
«В стан отправляйтесь скорее к Ахиллу,
И мой приказ исполняйте вдвоём.
Там, в его стане, чува шедевральная,
За руки взять и ко мне привести,
Если ж откажет он вам, то тогда мне,
За его цыпой само́му идти.
Ох не фартово ему тогда будет
Я же с моею братвою приду!»
Посланцы, Ахилла нашли в его ставке,
Средь белого дня тяготел тот ко сну.
Ахилл через сонный свой прищур заметил,
Что два хмыря на него борзо прут,
Стыда, замешательства не проявили.
Встали пред ним словно пряника ждут.
Закрыли глаза и жбоны опустили,
Атрид у себя, а Ахилл-мясник здесь,
Могуч он рукою, да меч коли схватит,
Удар наотмашь, и забудешь про спесь.
Не обращаясь ни словом к Ахиллу,
Слова не молвя… как бы провинясь,
Стоят над душою, да глазы мозолят,
Что ль их утопить, за изебру борясь.
– «Что холуи, принесло вас, ханыги.
В чём и кому услужить вам за честь,
Готовы сатрапу вы, вылизать стопы,
За крохи вы, псы, проявляете лесть.
Патрокл, поди, приведи Брисеиду,
Позволь этим чушкам её увести,
Пошёл дней отсчёт, что мне чистые бабки,
На мой счёт, и скоро, должон принести.
Иди же Патрокл, веди Брисеиду,
И дай без помехи её увести,
Если хмыри без неё возвратятся,
То им не снести их пустой головы.
Перед лицом всеблаженных и сирых,
Перед лицом всех бандюг и твоим,
Перед царём бессердечных, коварных,
Перед воров всепоганых, самим.
Будет, я знаю, им надобность снова,
Будет им надобность снова во мне,
Чтоб одолеть цитадель Илиона,
И, стать фартовым на этой войне.
Выйдут троянцы сюда, пред судами,
Будут ахейцам всем в кости давать
Агамемнон, сам придёт с паханами,
Но я за него, не пойду воевать!
Он прежде и после связать не умеет,
Не знал и не знает как войско спасти!»
Так он сказал и Патроклу напомнил,
Что деву раздора пора б привести.
Она дорога тем что не промокашка,
С ней не… наварил он себе на конец,
Спокойна, мила тем что не шилохвостка,
Ведь мог и давно, с ней пойти под венец.
Даже каб думал, куда торопиться,
Досталась она ему при дележе,
Но вот уводят её как на случку,
Чтоб пред Атридом предстать в неглиже.
В печали потопал Ахилл по дороге,
Какой там, он шёл по колено в воде,
Ревел как белуга облившись слезами:
– «Редиски, верните мою девку мне!
Мне холодно ночью, я мёрзну в постели,
К тому же ужасно боюсь темноты, –
Руки вперёд протянул и взмолился,
Чтоб мама явилась к нему из воды, –
Ну вот на кой ты меня народила?
Недолговечен и нравом урод.
И чести теперя меня вот лишили,
И царь поганец и уродец народ!
Хоть бы один за меня заступился,
Скольких из них я в сраженьях спасал,
Тут все безмолвною массой сидели…
Слушали как меня царь оскорблял.
Коварный безумец – любимец Зевеса!
Из всех самодуров он самый большой,
Ему покровитель Олимп, пантеон весь,
Иль промысел Зевса лишь умысел злой?»
Так он канючил маман вызывая
Та облаком лёгким порхнула на зов,
На руки взявши сыночка качала,
И в руки дала ему связку шаров.
– «Ах ты мой маленький голубоглазенький,
Что же же ты плачешь, да громко-то как,
Ой расскажи мне насколько ты вляпался
Или попал разнесчастный впросак?
Сердце твоё исстрадалось я вижу,
Но не убивайся сейчас покормлю,
Груди полны молоком мой ребёночек,
Вот сниму лифчик и грудь обнажу.»
Жадно припал Ахиллес к персям мамы,
И чавкая громко трепал ей соски,
Как глухонемой объяснял ей на пальцах,
Мол в помощи мамочка не откажи.
А насосавшись пустился в рассказы,
Мол знаешь сама, что тебе объяснять,
Мы грабили Фиву, набрали трофеев,
И стали меж нами всё распределять.
Мне дали чуву́ шедевральную, мама,
С такою чувой хоть сейчас под венец.»
– «А что ж не пошёл, дорогой мой сыночек,
Ты ж по лимонкам всегда молодец?»
– «Так, но пред ней оробел я, маманя,
Она ведь не бикса, я малость трухнул,
Я расстерялся, чего не бывало,
В итоге всего только слюни сглотнул.
Теперь увели её, мама родная,
Я ж сейфа лохматого ей не ломал,
Моргалами хлопал, всё как отрешённый,
Что было со мною я не понимал.
Теперь Хриса дочь возвратится к папане,
Я правды искал, за неё сам плачу,
Все праздновать будут, сивуху в бокалы,
Меня одного не позвали к столу.
Я забил стрелку – собрать толковище,
Первым я к милости бога взывал,
Я же виновен во всём и остался,
И я же подарок братвы потерял.
Я внёс уплату за придурь Атрида,
И в счёт контрибуции деву отдал,
Агамемнон сам виновник проказы,
И он на меня свой косяк и списал.
Хрису везут его дочь с гекатомбой.
Горилку с сивухой там будут хлебать,
С меня взяли плату, желанную Хрису
И мне ж на том празднике мёд не лакать.
Если ты можешь замолви словечко
Слово Зевесу за сына скажи.
Сходи на Олимп, посети Крониона,
Меня от шныря злого, мать, защити.
Ты помнится мне рассказала о Зевсе, –
Тобою он как-то был а прошлом спасён,
Если услугу ему оказала,
Наверно же жест доброй воли учтён?
Сходи на Олимп, упроси Эгиоха,
Напомни ему и возможно, как знать,
Не пожелает ли он свою помощь,
Мне обречённому здесь оказать?
Пусть он поможет троянцам ахейцев,
Бить избивать и от стен Трои гнать,
До самого моря, сюда, до судов их,
И бить без разбору их, и убивать.
Пусть гонят троянцы их, гонят и бьют,
До самого моря к судам,
Чтобы прознали они через горе,
Насколько им верить, своим же царям!
Чтобы рамсили поскольку царь фуфел,
И изо дня в день гонит им порожняк,
Не следит за метлой с тем облом за обломом.
И долгими днями всё порет косяк.
Атрид ведь бухарик, а всё самодержец,
Своим парафином закапал братве,
Как лохам пустым, лопухи их и бельмы,
На то у него всегда туз в рукаве.
Мудак, принародно меня обесчестил,
Он против меня своим жлобством грешил,
Меня, из храбрейших храбрейшего, сука!
И выполнил то, чем при кодле грозил.»
Слёзы обильно из глаз поливая,
Ему отвечала Фетида:
– «Горе мне сын мой, тебя родила я,
Чтоб ты пострадал от Атрида.
Если бы ты пред судами своими,
Иль дома остаться бы мог,
Но то невозможно, величия ради,
Ты должен пасть в битве – так хочет не бог.
Ты всех злополучней, родной мой сыночек,
Но всё ж не Олимп-баскарма,
Приговорил тебя к смерти родной мой,
Над ним, рангом выше, судьба.
Пойду на Олимп я, к метателю молний,
В подробностях всё расскажу,
Если удастся его убедить мне,
Быть может тебе помогу.
Ты при решеньи своём оставайся,
В бычарне своей как сидишь, так сиди,
Питай на ахейцев свой гнев как задумал,
И ни в какой бой ты за них не ходи.
Как заявлял, так и сделай им делом,
Попонедельничай в свой интерес,
Для любопытных шестёрок с понтами
Используй не мешкая свой бельморез.
Оглоблей намёк не поможет, известно,
И слов эта шваль не поймёт хоть кричи,
Поэтому просто на все канители
Ты за спиной нож и меч свой держи.
Зевс к фраерам безответным подался,
На пир, к Океану, намедни отбыл,
А следом за ним и тузы всей семейкой
Запомни родной мой… и чтоб не забыл.
Что, на двенадцатый день, на Олимп,
Семейство опять возвратится,
К медным порогам палаты Кронида
Мне бы тут не припозднится.
Отправлюсь к нему, умолить постараюсь,
К коленям его прикоснусь –
Сказала Ахиллу, его оставляя –
Пора мне сынок, удалюсь».
С сердцем исполненным негодованья,
Остался у моря в раздумьях Ахилл,
За взятую силой и против желания…
Женщину… что Одиссей увозил.
Хрисы достигли все благополучно
И всю гекатомбу с собой привезли,
В гавань глубокую с ветром попутным,
Умело как все мореходы вошли.
Якорный камень ахейцы крепили,
И рею спустив и свернув паруса,
Мачту к гнезду притянули поспешно,
И парус уложили вдоль корабля.
Сели за вёсла и дружно нажали,
К пристани судно своё привели,
Якорный камень за борт опустили,
Причальный канат укрепили они.
Вышли на берег кипящий прибоем,
Берег шумящий прибоя волной,
С судна свели гекатомбу для Феба,
Всё поголовье на берег крутой.
(Как же надёжна земля и стабильна,
Можно за кустиком зад оголить,
На́ море-то через борт неудобно,
Зад не подмоет, а в шторм может смыть.)
Следом сошла Хрисеида на берег,
Берег родимый, – пределы отца,
Сам Одиссей, из мудил всех мудрейший,
Сам проводил её, до алтаря.
В руки отцу передал он девицу,
Слова́ в знак приветствия речью толкнул:
«Меня посылает к тебе с замирением,
Тот кто в бараний рог гордость загнул.
Он при братве всей Ахиллу предъяву,
Тиснул резонно, и был в этом прав,
Ринется в бой кто-то прочие следом,
И быть этот бой должен очень кровав.
Ты пожелал нам победы над Троей!
Спасибо тебе и поклон до земли!
Надеюсь Олимп твою речь ту услышал,
И нам лезть к нему с тем, уже нет нужды.
Ты пожелал нам вернуться со славой.
Разрушивши город Приама,
Но не пожелал нам трофеев богатых,
А это уже хуже срама.
Ты в том провинился, но всё же пахан наш,
Решил, что тебя можно малость простить,
Ты старческим видно маразмом охвачен,
И ладно на том, он велел поощрить.
Вернуть тебе дочь и принесть гекатомбу,
Бессмертному Фебу из нас должен тот;
Из-за кого на нас посланы беды;
И бед тех на нас просто невпроворот!
Чтоб Феб был к нам милостив силой владыки,
С тем каждый ахеец тебе первый друг,
Ахилл предоставил быков в гекатомбу
В счёт будущих Агамемнона заслуг.»
Кончив баланду травить, лжец Свирепый,
Хрису-жрецу его дочь передал,
Радуясь пьянке грядущей бандюга,
Выше локтей рукава закатал.
Радуясь дочери жрец аж подпрыгнул,
Бочками пойло велел притащить,
Дров натаскать, отобрав у соседей,
Дрова эти сразу ж в костры разложить,
А там уж быков забивают поспешно,
Там кто-то откуда-то тащит столы,
К кострам вертела дожидаются чьи-то
А там уже кто-то принёс стаканы́.
Туши разделали с них сняли их шкуры,
Пока Хрис был в доме снесли их на борт,
Из семи бочек что Хрис притаранил,
Стёбнули две под кифары аккорд.
Позвали соседей помочь при разделке, –
Соседи оставили дом,
Украли у них всё что им подвернулось,
И амфоры, те что с вином.
Сам Одиссей прогулялся по рынку
Торговцев каких-то там приустыдил,
В скупости, мы мол припёрлись от Трои,
Ты бы хоть чем-то нас жмот угостил,
Торговец понёс на столы к дому Хриса…
Овощи, фрукты, хлеба даже мёд,
В посуде златой, да в серебрянной в медной,
В посуде оставит и тихо уйдёт.
Собрались причастные чтобы решити,
Кто должен бы к Фебу мольбу вознести,
Хозяин иль гость, ведь случай занятный,
Кому до конца весь процесс довести?
Самый трепливый из всех Одиссей всё ж
Ему поручили баланду травить,
Ему то привычно, его то призванье,
И он уж готов им фуфло мастерить.
Руки умыли, ячмённые зёрна подняв над собой,
Преклонив балабас,
Чтоб каждый звук слышать,
Ведь супертрепло, сверхбалабол молит бога за нас.
– «Ты, о великий, стоишь на защите,
И Хриса и Киллы, хранишь Тенедос,
Каб майонез наш, да не фраернулся,
Вряд ли сюда нас бы ветер занёс.
На Хриса молитву ты так благосклонно,
На днях отозвался восстав за него,
Спасибо тебе, дорогой Дальновержец,
В итоге мы здесь, чтоб обресть нам своё.
Там в стане ахейцы своё получили,
И нам вот народ в благодарность принёс,
А кабы не я был Атридом бы послан,
Так грёбанный случай утёр бы мне нос.
Те там получили, костра ожидают,
А кое-кто в пепел уже обращён,
Теперь всем доволён, но вот те живые,
Считают что каждый из них обделён.
По воле твоей Дальновержец свершилось,
Разила твоя неразумных стрела,
Я так благодарен тебе Сребролукий,
Что стрелы твои обходили меня.
Теперь же молю за всю банду ахейцев,
Услышь порожняк мой, и к нам снизойди,
Избавь от позорной нас смерти, Великий,
И гнев свой могучий от нас отведи.»
Так вот крутил им луну шмырь Итаки,
Каждый присутствовавший всё внимал.
Все с ним молились, усердно молились,
Каждый за ним его трёп повторял.
Всё было в процессе, из жертвприношений
И жертвы осыпали густо зерном,
Когда закололи скот по ритуалу
Шеи свернув бедным кверху мурлом.
Их кровь проливали и бёдра отняли,
Обрезанным жиром накрыли,
Кусочками мяса обсыпали сверху,
Вином молодым окропили.
Сжёг их старик тем вином окропляя,
Юноши строем стояли,
По давней традиции что сберегли,
В руках пятизубцы держали.
Жертвы отведавши от потрохов,
Остатки всех туш разделили,
Воздели кусков тех, часть на вертела,
Изжарили, часть их сварили.
Кончив работу накрыли столы,
Там мест… больше чем приглашённых,
Все пировали, на равном пиру,
И не было там обделённых.
Вином они начали, малым глоточком,
Потом перешли на сивуху
По мере приёма во здравие Бахуса.
Стали лакать бормотуху.
По кубкам лилось, с вертелов поедалось,
Ахейские юноши пели,
Весь день, и уважили бога стараньем,
В высоких тонах песнь ревели.
В честь Аполлона они глотки драли,
Рёвом эфир потрясая,
Славили тем Дальновержца весь день,
И он веселился внимая.
Как солнце зашло так и сумрак спустился,
Все спать улеглись где сидели,
Морфей опустился туманом на них,
Часть тут же их них отрезвели.
Когда родилась розопёрстая Эос,
За сполохом первым, взошла,
Они уж явились с добычей на судно,
Сложив туда плод воровства.
Из ближних дворов ничего не украли,
По улицам дальше прошли,
Тащили скотину и птицу, и утварь,
Треноги и к ним топоры.
Забрежжил рассвет, все на судне собрались,
Им ветер попутный с Олимпа подул,
На радость, всё ж помощь, да на воду вёсла,
Чтоб по прохладе удрать от акул.
Канат отвязали, поставили мачты,
И разом подняли наверх паруса,
Парус срединный почувствовал ветер,
Под носом ожившего вдруг корабля,
Вскипела вода моря брызгая в волнах,
В отблесках пурпур являя,
Судно бежало по утра волне,
Обратный свой путь совершая.
Скоро достигли пространного стана,
Ахейских дружин на прибрежном песке.
Недаром сгоняли, с добычей вернулись,
И шкирлу вернули, теперь при отце.
Чёрное судно тащили на сушу,
Да без остановки, что те бурлаки,
И на высоких подпорках в борта его,
Крепким канатом скрепили они.
Все, сколько было гребцов, разбрелися,
По стану шоблы, к своим кораблям,
Стан же враждою кипел, пребывая,
Раздробленным мненьем, на радость врагам.
Пелид Ахиллес, кровожадный герой…
Рождённый для шкод и для битвы,
Не посещал все собранья братвы,
Где базар по-острей всякой бритвы.
Он не ходил грабить местных плебеев,
Не шлялся и по зипуны,
И дальних плебеев не грабил, не гробил,
Начхал и на нужды войны.
А срок между тем миновал, и с зарёю,
Двенадцатой, снова, притон оживлён,
Мазу держащая свора вернулась,
В свой меднопорожный златой Пантеон.
Басило парил впереди как и должно,
Прочие сколь их там было, за ним,
Каждый нашёл чем с дороги заняться,
И занимался он только своим.
Фетида не мешкая сына наказы,
Спешила исполнить покинув прибой,
Покинула море, блат-хату с семьёю,
Хотя у Кронида с утра выходной.
Но дело не терпит, кто знает что будет,
Там кодла готова поднять канитель,
Зачушит сыночка Атрид ненасытный,
А он ведь единственный фото-модель!
С ранним туманом ушла она в небо,
На самую пику вершины взошла,
Там одиноким и всеми забытым,
Зевса сидящим в печали нашла.
Ей надо пораньше пока всё в тумане,
Балдоха поднимется коли, тады,
Туман весь исчезнет, все сразу увидят,
Кто жаждет коснуться седой бороды.
Коснётся, тогда уже Зевс не откажет,
Поможет, спасайтесь, кому-то пипец!
Отправит в земельный отдел без разбору,
Хороший ли ты иль махровый подлец.
Села пред Зевсом-владыкой Фетида,
А он в полудрёме и глаз не открыл,
В грёзах своих утонул без Морфея,
Во сне своём видно куда-то уплыл.
Левой рукой обхватила колено,
Правой коснулась его бороды,
И начала говорить умоляя,
Пристально глядя в Зевеса зрачки:
«Зевс, наш отец! Ты из прошлого помнишь…
Я словом и делом тебе помогла,
Ты говорил что добром мне отплатишь,
День тот настал и я с просьбой пришла.
Агамемнон паханище ахейский,
Нынче жестоко обидел его.
Хапнул зараза, паскудник лохматый,
Нагло обрёл гад при всех не своё!
Не по понятиям отнял награду,
Прав на неё не имея совсем,
Слушай, вмешайся, ты можешь в мгновенье,
Оставить сквернавца за наглость ни с чем.
Он так обнаглел, что рамсы все попутал,
Да он там уже всех достал,
И ты окаянный сидишь тут бездельник,
А там беспредельщина правит всем бал.
Так ты уж взгляни, да реши как что надо,
А я подскажу что там есть наперёд,
Ансамбль сосулек в кубло набирает,
И ими берлогу свою он набьёт.
Но в общем сын просит, покуда ахейцы,
К нему с извинениями не придут,
С поклоном почтить, да почёт не окажут,
Пускай их троянцы жестоко побьют.
Чтоб гибли они от заморышей Трои,
Да в каждом сраженьи без счёта,
За то что «матрац» увели у него,
Пусть бьют их и из пулемёта.»
«Какой пулемёт, и куда ты спешишь,
Впрягла дилижанс пред конём,
Трём тысячам лет ещё надо пройти,
Чтоб грозить пулемётным огнём.»
«Нельзя ль одолжить у грядущих веков,
Занятную эту машину,
Как ладненько ею лупасить своих,
Но краше всего лупить в спину.»
«Ты что, одурела, его ж ещё нет,
Никем он пока не придуман,
И не было цели, для коей бы он,
Заказан был и был задуман.
И он будет шумным, а треск от него,
Ты ж сдёрнешь спасаясь, в пучину.»
«Сбегу на дно моря, там уши заткну
Но то прихвачу с собой тину.
Ну что ты в натуре, глушители ж будут,
Насадишь и врежешь из туч,
Свинцовым дождём, как пройдёшь по ахейцам,
Дойдёт всем насколь ты могуч.»
Просила Фетида за сына, Зевеса,
Просила его горячо,
Долго сидел он в раздумьях безмолвно,
Не говоря ничего.
Держала за бороду Зевса прождавши,
Малость какую-то, снова взмолилась:
«Дай непреложный обет олимпиец,
Кивни, иль я зря с просьбой билась?
Ну что тебе стоит одним пулемётом…»
«Уймись, их ещё в мире нет!»
«Но сын мой, ты знаешь, так недолговечен,
Ему нужен бронежилет!»
«Ему для чего? И их тоже ведь нету,
Зачем ему эта защита?»
«Ну сам посуди, как из туч по ним врежешь,
Там будет свинцом всё прошито!»
«Да нет пулемётов!» «Возьми миномёт!
Им тоже зачистишь, гектары,
Им если втетеришь, да коль попадёшь…
Забудут все про мемуары
Иль откажи, если ты в мандраже,
Скажи чтобы мне было ясно,
Я ж вся в непонятках, как мало мне чести,
Чтоб не унижалась напрасно.»
С большим раздраженьем, ответил в раздумьях,
Ей тут, облаков собиратель:
«Сложно мне это. Ты ж знаешь, над всеми,
Я в большем скорей – назидатель.
Но и наделал делов баламут,
Решился базар удержать,
Из-за алюры, да общим всем делом,
Арбуз потеряв рисковать.
Меня привлекает идея Ахилла,
Своих молотить ради чести,
Руками врагов, нещадя никого,
Потом им воздать ради мести…
Ты подумай…
Как всё просто…
Гениально и легко…
Озарением небесным…
Ахиллесу снизошло….
Чтоб свои на помощь звали
Надобно своих и бить,
Да под вражьими гербами
В туалетах их мочить!
Значит он зовёт на помощь,
Чтобы я помог врагам,
Истреблять его же банду,
А врагам счёт по мастям!
Вот сучонок, это ж надо,
Он меня в том превзошёл,
Даже Одиссей паскудник,
Так далёко не забрёл.»
– «Так поможешь?» – «Ну конечно ж,
Я за сей эксперимент,
Я за дружбу между всеми,
В сей ответственный момент!
Кто бы что б не пожелал бы,
Я его в том поддержу,
И жандарма в околотке,
И Отечества врагу.
Провокатору к примеру
Почему бы не помочь,
Я за дело всегда смело
Воду б в ступе не толочь!
Понял я тебя Фетида,
За добро добром плачу,
И для радости Пелида,
Греков я помолочу.
Буду, буду в том стараться,
Мне-то их чего жалеть,
Если их герой желает,
На их гибель посмотреть.
Но вот… ты этим меня принуждаешь,
Не с кем-то, а с Герой затеять разлад,
И так на рога лезет как вертихвостка,
Ломалу её не бывает преград.
Уже говорила что маза моя,
В сварах всегда за троянцев,
Хоть знает что гонит пургу без причины,
Пестует сама ж самозванцев.
Решу твой вопрос, помогу я Ахиллу,
При чем помогу неотложно,
Но прежде мне всё ж кубатурить придётся,
На первый лишь взгляд всё несложно.
Исполню я просьбу твою, непременно,
Свою приложу в том заботу,
Кивну головой, пусть все видят, война,
Внезапно пришла к повороту…
Кивок мой – крепчайший залог для кубла,
Братвы, той которой я виден,
Агамемнон будет мною наказан,
За то что стал борз и ехиден.
Залог мой коль дан – невозвратен вовек.
Основой ему – непреложность,
А для твоего соплячка, тут уже…
Играет роль и неотложность

И не свершиться не может оно…
Уж коль я кивнул головой».
Молвил Зевес на прощанье Фетиде,
Двинувши бровью густой.
Волны нетленных волос Громовержца,
На плечи с главы его пали,
Великий Олимп содрогнулся и замер,
На том порешив и расстались.
Ринулась из-под небесья Фетида,
Туда где ахейцев флот гнил,
К стану сынка где он так безутешно,
Который уж день тихо ныл.
А Зевс же направился в дом свой неспешно,
С вершин олимпийских блестящих,
Его на том кончился день трудовой,
И пусть подождёт предстоящий.
Вошедшего встретило его семейство,
Немедля все встали с седалищь,
Одним он отец, а другим он был брат,
Но лишь Афродите товарищ.
Встретить входящего сидя – не смели.
Да чтоб не попутать рамсы,
Быстренько жопы свои поднимали,
Тем выи свои берегли.
Тотчас с язвительной речью к нему,
Гера, жена, расщеколда,
Бурно играет в ней конфликтоген,
Ядом полнёхонька колба.
«Что ли ты стрелку кому забивал,
А мы тут все как бы в незнанке,
Там уж не Фетида ль с тобою была,
Что надобно ей, лихоманке?
Ну почему ты вопросы решаешь,
Не совещаясь со мною?
Вижу, что с умыслом, мне же назло,
Шепчешься тайно с другою!
Долго шептался ты с биксой сырою,
Велик интерес был, на что день ушёл,
Ты хоть поделился бы, чтобы мы знали,
Что же такого ты в рыбе нашёл?
Ах посмотрите ж богиня морская,
В слизи, да в тине, да вся в чехуе.
Чем же сарделька тебя привлекает,
Очень уж хочется знать это мне.»
«Угомонись же ты, ленная бева,
Ты не услышишь решений моих,
И не надейся, бо ты разрушаешь,
Всё то, что к моменту тому я достиг.
Тебе лишь подумать, а думы твои,
Такой разрушительной силы,
Другими они не бывали ещё,
Хоть всем говоришь – я твой милый.
То что услышать любой пожелает,
Никто никогда не услышит,
Раньше тебя если дело дойдёт,
Над ним раньше гай заколышет.
Так было и будет и так подобает,
Вопросы ещё есть ко мне?»
«Да что там темнить, дорогой и наивный,
Базар ваш был слышен везде.
Твори как желаешь и делай что хочешь,
Я ль часто тебе докучаю,
Как только хочешь, решай без сомнений,
Но я дорогой уже знаю,
Капризом мокрушника, сына Фетиды,
Ты будешь на весь мир ославлен,
Ты взялся вальнуть для него же своих,
И этим уже ты подставлен.
Как обнимала твои колена,
А бороду как теребила,
Кто то не видел, когда с полюсов,
Каждому то видно было.
Ты обещался убить пред судами
Немало ахейской братвы,
Руками врагов, ради вепря-Ахилла,
А он в стороне без вины.
И извиняться к нему же придут,
И он на том срубит барыш,
А ты фактом дела, уже показал,
Что в службе у них состоишь.
Кивком подтвердил, непреложность придал,
С тем всё – нету хода назад!»
В полголоса Зевс удручённо ответил:
«Беседам с тобой я не рад.
Я поражаюсь тебе; всё заметишь,
И в этот же миг всё узнаешь,
Только сломать мои планы не можешь,
Но всем тем, меня отдаляешь.
Отталкиваешь ты меня от себя же,
Всё ж просто, а ты не поймёшь,
В который уж раз испортишь нам вечер
Как лишь канитель разведёшь.
Коль так поступаю, то значит так надо!
Сиди и молчи слушай то, что скажу,
Прогневишь меня, божества по Олимпу,
Тебя не спасут, если я накажу.»
Страх овладел надоедливой бабой,
Уж лучше сберечь атмосферу в семье,
Страшен Зевес, да и крут больно нравом,
Особенно если Зевес не в себе.
Молча закрыла хлебало, и руки,
Кротко сложила прикрыв буфера,
Молча сидела, язык прикусивши.
Слушая мужа обидны слова.
Гефест тут решился за мать подать голос,
Чтоб кто-то защитой себя показал:
«Что вы за кипишь подняли, да на ночь,
Я б накалять обстановки не стал.
Не стоит вам здесь из-за смертных ругаться,
Сии дрозофилы без смысла живут,
Им бы утробу набить иль нагадить,
Большего счастья от жизни не ждут.
Хочу помирить вас чтоб пир на весь вечер,
Был нам на радость, а худа средь нас,
Чтоб не бывало, отныне вовеки,
Чтоб лишь улыбающихся видеть вас.
Какая от пира нам радость в семействе,
Нам в том не помогут любые понты,
Отец, не серчай, за тебя в беспокойстве,
Мама моя, а ей нужен лишь ты.
Мама, прошу тебя, ты ж понимаешь,
Смысла нет в чём-то тебя убеждать,
Но всё ж не путай рамсы, не успеешь,
От гнева отцовского резво удрать.»
Так он сказал и попёрскя с канистрой,
По стакана́м всей семье разливать,
Матери правда налил всё же в крынку,
Чтоб залебедела и быстро шла б спать.
Гера хлебнула из крынки глоточек,
Да посмаковала его не спеша,
Потом приложилась, да так присосалась,
Что осушила в два счёта до дна.
Ароматы вина по чертогу поплыли,
В нём всех призывая отведать нектар.
И все приложились, пия до одышки,
Во всём сохраняя свой репертуар.
А тут и лабух притаранил формингу,
И ну ей на радостях струны щипать,
На то он и Феб, чтоб наказы с проказой,
Туда куда надо в свой час доставлять.
Пришло время ночи, и звёзд ясных неба,
Бухарики все по палатам пошли,
И Зевс завалился, в раздумьях о бойне,
И рядом с ним Гера-изебра, в тиши.

………………………………………………………
Работа продолжается…..
Поддержи вдохновение мерой с бутылку,
нет в том корысти – бальзам для души,
если возможным сочтёшь, и возможность,
на день сей имеешь, тогда поддержи.
………………………………………………………..
rgotfrid@inbox.ru
При значительном пожертвовании оставьте ваш адрес,
чтобы я мог Вам выслать “Свидетельство мецената.”